Потомок Гессе

За долгие годы гастролей по Европе у меня накопилось немалое количество архивных фотографий. Опустим снимки парижских химер и бельгийских пивных, они есть у каждого, кто немного поездил по Старому Свету. Подчас случаются встречи с интересными людьми, именами которых не пестрят заголовки популярных изданий. Но, тем не менее, встречи с такими людьми оставляют ощущение необычного и важного события. Это люди, которые, в конечном счёте, формируют наши жизненные истории, дают почву для захватывающих повествований, а подчас и оставляют заметный след в нас самих. Я говорю именно об отдельных встречах, поскольку люди, с которыми мы общаемся ежедневно, – известны большему или меньшему кругу наших собеседников, знакомых и родных.
Не знаю, вырастет ли рассказ об одном из них в серию постов, но рассказать почему-то захотелось.
В какой-то очередной раз приехал я на гастроли в Швецию, дело было в 1999 году. Заехали мы в северный шведский город Стурюман (Storuman), что стоит на полпути между "областным центром" Умео (Umeå) на побережье Ботнического залива и норвежской границей, городом Му и Рана (Mo i Rana). В общем, типичный такой северный провинциальный городок. Правда, с ним у меня связана часть моей жизненной истории, я там оставался пожить-погостить в 95-м. Собственно место, куда мы приехали, - это такой кооператив, где проходят трудотерапию бывшие алкоголики и наркоманы – инициатива одной супружеской пары, довольно активной в общественном плане и по сей день.
И вот замечаю я там человека, который на бывшего алкоголика едва ли походил. Руководитель кооператива Лейф-Йоран представил меня ему, сообщив, что это совершенно необычная личность.
Им оказался внук Германа Гессе – Александр Гессе. Родился он в Германии, был воспитан в лоне своей замечательной семьи. Но в юности с ним приключилось несчастье: попал в автокатастрофу. После этого он 20 лет лежал в коме. Мало кто питал надежды на его возврат к жизни, но это каким-то чудом случилось. И вот потомка великого Гессе на оздоровление принял этот самый шведский кооператив-пансионат.
Надо сказать, мой немецкий и сейчас скромен (хоть читаю я довольно свободно), а тогда, в 99-м, был, пожалуй, и вовсе на зачаточном уровне. Но лингвистической хуцпы хватило, чтобы вести разговор с Александром на его родном языке. Признаться, я редко слышал столь красивую немецкую речь. Это несмотря на нарушения речевого аппарата у Гессе после травмы. Такое наследие не пропьёшь и с лица не сотрёшь.
Говорили, помню, о музыке, о философии, о неожиданных поворотах на жизненном пути человека, о великом дедушке и его романах (тогда я был под большим впечатлением от недавно прочитанной "Игры в бисер"). Всё время нашей встречи меня не покидало странное ощущение, а именно, ощущение вынутости этого человека из одной среды и помещённости в совсем другую. Ощущение несоответстия человека и обстановки.
Мы больше никогда не виделись. Я не знаю, что с ним, где он, жив ли он. Но та встреча одиннадцатилетней давности врезалась в память.

С Александром Гессе. Стурюман, Швеция, 1999 г.

Языковое (не про колбасу)

Привыкание к неродному языку в повседневном общении подобно новой коже, которая постепенно прирастает к тебе. При этом оказионное использование неродных языков можно сравнить, скорее, с разными костюмами или масками, в которые облачаешься по случаю, а вечером снимаешь.
Привыкание к новой коже – довольно забавный процесс, особенно если объективизируешь его для себя. И, кстати, именно объективизация, осмысление смены языковой среды позволяет не утрачивать свой родной язык (языки).